Зима Лары

пер. с англ.
оригинал: Lara in winter, p.3

 

Первая встреча запомнилась Ларе навсегда. Она шла домой, нагруженная празничными покупками, стараясь не споткнуться на своих высоких каблуках. В воздухе начинали кружиться снежинки, и Лара остановилась, чтобы поймать на язык несколько из них. Ей пришлось сильно запрокинуть голову, чтобы снежинки могли попасть в уютное отверстие мехового капюшона, но она не торопилась.

Лирическое настроение разрушило такси, которое промчалось по ближайшей луже, окатив Лару ледяной водой. Сумки и пальцы мгновенно промокли и начали замерзать, даже двойные кашемировые перчатки не могли противостоять леденящему жалу.

Вся дрожа, Лара уронила коробки в грязь и инстинктивно присела. Профессия модели требовала, чтобы нигде на теле не было ни малейшего жирка, поэтому она так легко замерзала. И теперь расплакалась от боли, подбирающейся со всех сторон.

Гадая, за что раньше хвататься — коробки, сумки или свое дрожащее тело, — Лара увидела перед собой чьи-то ноги в тяжелых ботинках.

— Позвольте вам помочь, мисс? — прозвучал сверху бархатный голос.

Последним сухим дюймом перчатки Лара вытерла глаза. Затем, всхлипывая, медленно подняла голову, как недавно, ловя снежинки.

В ярком свете зимнего дня он был похож на бога. И в ее глазах этот отблеск сопровождал его все годы.

Промокшая и дрожащая, Лара приняла приглашение незнакомца отправиться к нему домой, выпить чаю у огня, пока будет сохнуть ее одежда. Сидя на медвежьей шкуре, укутанная в толстое мохеровое одеяло, из которого выглядывали только ее ноги в тапочках, она ощущала тепло и, главное, заботу. Мало кто в холодном мире старался согреть ее. И когда он принялся массировать ей шею через облако пушистой шерсти, она бы согласилась на все, лишь бы он оставался рядом.

В конце концов, так и вышло.

В тот первый день он уговорил ее надеть три свитера, в том числе огромный кашемировый, с высоким горлом, чьи рукава пришлось свернуть на ее тонких запястьях. Ее ничего не насторожило, хотя четыре слоя шерсти несколько затрудняли движения. Он кормил ее конфетами и расчесывал ее длинные волосы, так что ей не было нужды двигаться — только бездельничать и нежиться.

Точно так же, когда назавтра Лара явилась с бутылкой вина поблагодарить незнакомца, она не придала значения тому, что окна распахнуты настежь и работает вентилятор. Хотя порыв холодного воздуха, встретивший ее у двери, несколько ошеломил, теплое гнездышко на диване было слишком соблазнительным, чтобы протестовать. И когда она укуталась, то почувствовала себя такой счастливой, как никогда в жизни.

Дни шли за днями, и слоев становилось все больше. Двигаться становилось настолько трудно, что ощущение безопасности и заботы уступило место тревоге. Вместо конфет и гребня теперь были кубики льда и таскание за волосы, а незнакомец заставлял ее носить вещи, которые сама бы она не надела даже в самый холодный и одинокий из дней.

И все же она продолжала приходить. Потела. Изнывала. Она заползала на его многослойную постель (впрочем, на ее стороне слоев было меньше) и лежала там без сил, пока он укутывал ее руки, ноги, торс и голову ворохом шерсти, мохера, кашемира и ангоры.

Ему нравилось располагать свитера так, чтобы самые тонкие были внизу, а самый большой и толстый укутывал ее поверх всего. Но, независимо от порядка, все они шли в дело. Однажды незнакомец едва не сломал ей руку, пытаясь втиснуть ее в тесный вязаный рукав уже после того, как на ней были три слоя кашемира и пара мохеровых рукавиц на шнуре.

Потом был сарай.

Лара никогда не забудет, как впервые оказалась на стуле. Незнакомец употребил на нее целую полку свитеров, а затем закатал ее в три мохеровых одеяла. Полузадушенная и потная, она была помещена под душ, настолько горячий, что обжег ее сквозь все слои.

Но этим дело не кончилось. Высыхая, шерсть стала сжиматься, жара сделалась невыносимой. Дело было летом, и несмотря на солнцепек за окном, мужчина не изменял своим привычкам, разве вот вместо того, чтобы присоединиться к ней (в парочке слоев), он сидел в шортах и потягивал чай со льдом.

Он уже не однажды связывал и томил Лару, всякий раз потом он спрашивал, было ли ей хорошо. Тем не менее, Лара почуяла неладное, когда из-под пяти водолазок и трех вязаных шапок разглядела, как он строит на заднем дворе сарай из рифленого металла.

Каждый день он закутывал ее в одеяла и отправлялся работать во двор. И каждый день она стягивала пять воротников, чтобы наблюдать в окно за движением его тени.

Лару возбуждал даже силуэт его тела, но на душе скребли кошки.

Изо дня в день она подсматривала тайком, всякий раз успевая натянуть свитера обратно перед его приходом. Но однажды ее угораздило уронить одну из шапок. Игра закончилась.

— Что это ты делаешь, милая? — осведомился он с нехорошей улыбкой. — Сняла шапку? Не следует так поступать... Постой-ка. Ты смотрела, что я...

С этими словами он направился к шкафу и сгреб целую охапку шарфов и одеял. Как она ни вырывалась, он привязал ее к кровати и принялся громоздить одеяло за одеялом на ее уже неузнаваемую, похожую на гусеницу фигуру.

— Тебе - запрещено - следить - за моей - работой! — рычал он, с каждым словом набрасывая новый тяжкий слой.

Пробудившись, Лара ощутила такой жар, какого еще не знала. Ей уже доводилось быть укутанной и вымокшей под душем, после чего слои шерсти, высыхая, сжимались на ней. Но здесь было другое. Жгучее тепло, словно в микроволновке или над огнем.

Еще была незнакомая до сих пор тишина. Ни движения воздуха, ни звука шагов.

Только жара.

Полагая, что осталась одна, Лара решила освободить лицо, чтобы оглядеться. В конце концов, какое может быть наказание хуже, чем эта духовка?

Попытавшись поднять руку, однако, она обнаружила, что та прикована к месту. И не то чтобы она затекла и онемела под слишком тугими путами. Нет, сейчас ее удерживала что-то намного более крепкое, чем даже множество шарфов, которыми обычно мужчина связывал Лару.

Она убедилась, что не может даже пошевелиться, а руки так укутаны, что непонятно, к чему она привязана, мягкому или твердому.

Все, что она ощущала, — удушающий жар.